— Какой знакомый вид. — Лансер залихватски закинула на плечо копьё с серповидным концом; златые очи её выражали свойственный металлу холод, да только вглядишься — и узришь в них клокочущую ненависть, подобную вулканической магме, — так ли повезло юному волшебнику заключить контракт с ненавидящим богов чудовищем, что с радостью растерзала бы сидящих на божественных тронах завистливых божков. От одной мысли об этом кончики локонов Слуги приняли облик едва слышно шипящих змей, да только яда вполне хватило бы на отравленных завистью олимпийцев.

Под сапогом падшей богини хрустнул скальный камень, и небольшие его осколки покатились вниз с высоты — нужно быть аккуратней, иначе шанс полететь вниз и разбиться насмерть был высок. Для неё же это было сродни иллюзорной свободе — мальчишка, бывший её спутником, всё ещё держал её "поводок". По крайней мере, такой она видела роль Командных заклинаний, коими обладал Мастер, — и сама мысль о том, что ею может управлять человек, неимоверно злила. Злила — эмоции её напоминали море перед штормом; тихое и гладкое до поры до времени, пока Героическая душа, коей ненавистны и боги, и люди, не решит поддаться этому гневу, чтобы разрушить всё на своём пути.

Небо было затянуто свинцовыми дождевыми тучами, словно вот-вот должен был хлынуть дождь; воздух был тяжёлым и душным несмотря на ветер, дувший здесь, на вершине скалы, в которой Медуза не без труда узнала ненавистное ею не меньше, чем храмы богини Афины, место — предгорья Олимпа, обиталища богов; древняя Либетра, город, в котором жил и был похоронен Орфей, — и сейчас когда-то прекрасный древний полис был обращён в самый настоящий ад на земле. Где-то в мыслях младшая из сестёр Горгон сравнила его с Тартаром — Преисподней, где незадолго до её рождения были заключены свергнутые отпрыски её бабушки Гайи, гиганты, созданные на погибель этим лицемерным убл... то есть, олимпийцам; губы Слуги растянулись в хищную ухмылку, похожую на оскал.

В конце концов, женщина и сама была чудовищем, пусть и не от рождения.

Небеса у горизонта залиты кровавым заревом, словно кто-то на сером холсте, изображающем дождливое небо, передумав, вдруг решил нарисовать яркий-яркий рассвет; языки пламени плясали, отбрасывая тени и удушливый дым от горящих вещей, брошенных хозяевами — то ли уже погибшими и ставшими пропитанием для явившихся сюда монструозных извергов, то ли спешно покинувших свои дома, чтобы перебраться в другие близлежащие города ойкумены. Надо ли говорить, что подобная картина, что вселила бы ужас в сердца смотрящих, заставляла её сердце ликовать, словно случилось нечто прекрасное? Интересно, каково сейчас олимпийским гордецам — смотреть, как рушится возлюбленный ими мир, да ещё и так близко к их обиталищу?

Медуза бы всё отдала, лишь бы увидеть их полные отчаяния лица, даже если на одно мгновение. Но сейчас стоило заняться делом — пока её удовольствие от увиденной разрухи не стало слишком очевидным.

Лансер ступает по хрупким острым камням осторожно — на сей раз под её шагом, обычно гневным и звучным, кости земли не ломались, не трескались. И оборачивается на мага: ведь от него зависело сейчас её воплощение в этом мире. Младшая из "устрашающих" сестёр, Горгон, даже не протянула человеку руку помощи, словно не желала запачкаться неосторожным прикосновением — и Медуза вела себя отстранённо-брезгливо с самого своего призыва здесь. Лишь увидев своего призывателя, она ощутила безумную тягу тут же сомкнуть на его шее свои чудовищно сильные руки — надо ли говорить, что хватило бы нескольких мгновений, чтобы освободиться от связи с этим смертным?

Однако в тот момент Медуза Горгона прокляла систему призыва этой организации под названием "Халдея". Тогда, лишь потянув руки, чтобы своими руками выдавить из будущего своего контрактора жизнь, Лансер ощутила, как те словно онемели, не желая слушаться; тогда ей пришлось отступиться от своей идеи.
— Не мешайся под ногами, — холодно бросает падшая богиня, сжимая древко копья до скрипа; она не оборачивается, но ясно, что обращается женщина к своему спутнику, — Я ведь должна оберегать своего Мастера, не так ли? — в голосе её так и читалось отнюдь не что-то доброжелательное — слишком уж явным был смысл не лезть, помноженный на плачевный опыт, и потому речь её сочилась сарказмом подобно яду; и Медуза была уверена: этот юнец сбежит с поля боя раньше, чем Лансер впадёт в экстатическое, полное удовольствия безумие, разрубая врагов на куски.

Увы, чудовища друг для друга враги не хуже, чем для людей.