В Халдее Цирцея не видела ни солнца, ни неба – для дочери Гелиоса сам этот факт казался противоестественным, как впрочем и многое другое в чужом ей месте – всего две недели прошло с момента призыва Кастер. Ничтожная малость, для жившей веками.

Одиночество, впрочем, Цирцею не тяготило, но, вне так называемых сингулярностей, мнимая свобода Кастер ограничивалась пределами комплекса и ближайшими к нему просторами – не так уж и велико было отличие обсерватории от ее дома на Эее. До чего же злая шутка.

Дабы не думать о новом заточении, волшебница пыталась занять себя делом: благосклонно помогала сотрудникам Халдеи, когда те просили; исследовала обсерваторию; изучала современную литературу и пыталась приблизиться к технологиям; проводила время за ткацким станком, обустраивая собственный быт.

Другие Слуги – застывшие в янтаре души – не донимали ее; Цирцея отвечала тем же. Время, когда Соколиная ведьма отчаянно нуждалась в чужом внимании, осталось далеко позади – тем больше было ее удивление, когда у двери отведенной Кастер комнаты послышались шаги.

Поступь показалась ей знакомой – странное чувство, когда не знаешь практически никого вокруг, и одной этой странности было достаточно чтобы все же открыть пришедшему дверь.

«Так значит вот какой он»

– А ты все также красноречив, Одиссей, – вспышка радости – словно вкус меда на языке, но лицо Кастер оставалось спокойным; смягчилось лишь золото глаз. Могла ли колдунья когда-нибудь предположить что снова назовет это имя?

Впрочем, могла. Ни в этом мире, ни в том другом – нигде ему не было покоя, и встреча их, пожалуй, была лишь вопросом времени.  От ее Одиссея он отличался, конечно, и все же какая-то неуловимая схожесть не давала Цирцее усомниться: пред ней тот самый герой, заполучивший победу и славу собственной хитростью.

«Ты должна быть мудра, раз так стара, Цирцея»

Ей, почему-то, вспомнила иная их первая встреча. Поэты позже напишут: надменная колдунья умоляет героя пощадить ее. До чего же забавно (Кастер, впрочем, не удивлялась).

Схватка двух умов, так бы назвала это сама Цирцея. У него был меч и моли, но у нее – его люди. Попытайся греческий герой действительно навредить ей, она бы убила их всех до единого, однако предлагая царю Итаки сделку, возможность обрести доверие в любви.

Конечно, подобное стоило колдунье нерушимой клятвы, но такие смертные, как Одиссей, всегда были подобны созвездиям. Тогда Кастер готова была заплатить и большую цену.

– Мое имя, как вижу, тебе известно, – однако сейчас колдунья медлила: они, по сути, и не встречались никогда прежде. Этот Слуга для нее такой же чужой, как и все остальные или, скорее, сама Кастер чужда этому миру – его забота трогает ее лишь самую малость.

– Прошу, входи, – впрочем, даже так гостеприимство Соколиной ведьме было не чуждо – Цирцея приглашающе указывает рукой на свои покои.

Простой стол со стульями, кровать, небольшой стеллаж – комната, которую выделили для Слуги, не шла ни в какое сравнение с ее островным домом, однако Цирцея, как оказалось, в изысках не нуждалась. Соткала себе покрывало, расставила повсюду горшки с растениями, попросила у Мастера книг.

Работа Дедала, подарок великого творца, сейчас стоял без дела, но начатое полотно на станке давало понять – своим привычкам колдунья не изменила. Воздух вокруг Цирцеи кривился и изгибался, словно от жара, когда она снова обратилась к царю Итаки:

– Тебе, полагаю, лучше всех известна тоска по дому… Но, что более важно, что привело тебя ко мне, Одиссей?