Пламя свечей во мраке комнаты казалось таким хрупким, что одно неосторожное дуновение ветерка тут же погрузит её в тёмную, густую тьму. Та казалась родной и обволакивающей, в ней легко было спрятать нож или спрятаться самой, напасть или истово защищаться, словно это был защитный полог. Едва ощутимый запах воска, трав, терпкого сандала и выбивающийся из этого разнообразия металл, который можно было даже ощутить на кончике языка, смаковать, словно конфету. Вкус привычный, запах — успокаивающий настолько, что женщина, подготавливая всё к ритуалу, даже негромко напевала какой-то замысловатый мотив.

В клетке встрепенулся Каладрий; Матильда подсыпала птице немного зерна и накрыла тёмным плотным полотном, возвращаясь теперь к отрисовке магического круга. Что же, в этой комнате, в которой пришлось создать свою Мастерскую для удобства сотворения чар, собственными измазанными в крови пальцами женщина тщательно, выверенно-чётко изображала волшебную фигуру. Так ритуал должен был пройти быстрее и дать ей как можно больше ответов на возникшие вопросы. В конце концов, слишком уж была Кастелл любознательна и любопытна по отношению к тому, что было сокрыто под завесами тайны или скрыто за семью и десятью печатями.

Мысли, казалось, и вовсе находились где-то за гранью этой комнаты. Задумчиво она проводит по верху спинки стула кончиками пальцев, расфокусированным взглядом смотря на танцующие языки пламени. Вот бы все вопросы и мысли сгорели в нём, поставив после себя лишь пепел... так непривычно, и это по-настоящему выбивало почву из-под ног. Почему в то утро волшебница лишь привычно сжала скальпель в руке и потянула руку, чтобы пробудить этого мальчишку, упиваться страхом в его взгляде, а после лишь мотнула головой, положила хирургический инструмент на место и прибралась, чтобы не осталось напоминаний о ритуале?

Ей казалось даже, что в ту ночь Матильда плюнула прародительнице Рима в лицо; Венера — богиня любви, но было ли всё произошедшее хоть как-то?.. Кастелл казалось, что, определённо, нет. И так хотелось вытравить в себе это странное ощущение, выдернуть на корню, словно раковую опухоль, да только ничего не помогало. Неуверенность в своих действиях для неё была редкостью.

"Но сначала..."

Она отчётливо помнила, как во время одного из разговоров видела нити, что тянулись во все стороны. Где-то они были почти призрачными, словно стеклянные паутинки, где-то, напротив, казались очень крепкими. Зачастую то, что видела Матильда, не поддавалось объяснению — из-за чего женщина и оставила это при себе, решив, однако, для себя кое-что проверить. Если уж её ученик что-то скрывает, было бы проще узнать об этом до того, как это "что-то" будет использовано против неё.

— А, заходи, — негромко проронила Матильда, позволяя своему коту-фамильяру, через которого она передала приглашение на очередное занятие своему подопечному, пройти в помещение. Животное юркнуло в небольшой проём, быстро находя место на небольшой лежанке, в которой то свернулось клубочком мягкой черноты, однако явно осуждающе посматривало на хозяйку, — Нечего так смотреть на меня. — с негромким укором отметила женщина, — Я знаю, что ты всё ещё считаешь себя... в любом случае, если бы ты не был настолько помешан, меня бы сейчас здесь не было. — повела равнодушно плечами Кастелл, наконец, добавив магическому символу пару финальных штрихов, — Так что, будь любезен, не шипи. Это, знаешь ли, отвлекает.

Наконец, отойдя к столу, Матильда сразу же принялась за последнее приготовление: нужно было подобрать травы. К счастью, это не должно было занять много времени, да и вскоре должен был прийти её ученик... судя по часам, пробивавшим десять вечера.

Какое отвратительное чувство — беспокойство. Стоило бы отбросить его подобно ненужному мусору, сжечь и забыть, но... отчего-то в душе поселилось ощущение если не опасения, то стойкое ощущение, что её попросту водят за нос, пусть даже, возможно, ненамеренно. Вот только свои ощущения и предчувствия Кастелл никогда не игнорировала, ведь они никогда не лгали ей, не пытались скрыть истину.

Как сейчас пыталась скрыть её Матильда. Она не должна поддаваться лишний раз и давать надежду — иначе это будет обременительно, а ведь эти лекции стали как довольно занятным развлечением, так и частью повседневного расписания; и приходилось потому возводить вокруг себя крепостные стены, дабы никому не удалось даже одним глазком взглянуть, что и она сделана не из камня, а из плоти и крови.

... как удручающе. И почему эта непонятная тяжесть на душе казалась такой назойливой, словно что-то почти физически сжимало сердце?

"Очисти разум. Выдохни."

Жрица римских богов поднимает на дверь тяжёлый взгляд, словно та была виновата во всей этой странной неопределённости; и аккурат в тот же момент, когда чужая рука касается двери, и раздаётся вопрос, она отвечает:
— Открыто.

Голос её звучал спокойно и несколько равнодушно, даже когда она щелчком пальцев активирует заклинание простого действия, воспламеняя фитили некоторых расставленных, но не зажжённых свеч одновременно. И взгляд её в этом полумраке кажется давящим и мрачным, когда она смотрит на своего ученика изучающе, следя взглядом за каждой мышцей его лица, словно стремилась прочесть, о чём он думает; и отвела лишь тогда, когда кот её зашипел (что, наверное, было почти привычным поведением пушистого спутника ведьмы), и Матильда без слов, одним лишь тяжёлым взглядом осадила фамильяра, пусть даже враждебности в его взгляде меньше не стало.

— Проходи. — всё же она сделала рукой пригласительный жест, отворачиваясь после к столу, чтобы взять пучок ароматных трав и ритуальный кинжал, — Я не собираюсь причинять тебе вред, — предупредила женщина сразу, словно предчувствовала, что её просьба может взволновать её подопечного. Пусть даже по тону колдуньи и было понятно — она не собирается слышать возражений касательно дальнейших своих слов, — но мне нужно кое-что проверить. Не мог бы ты мне посодействовать?

В конце концов, слишком уж ей было любопытно: что, Плутон подери, она видела тогда? Лишь одно мгновение, но эта картина настолько заинтриговала волшебницу, что она желала узнать всё. Возможно, погрузиться немного в прошлое своего подопечного, узнать о нём побольше, хотя большинство мужчин и юношей его возраста, с которыми ей доводилось вести романы и убить в конечном счёте, она даже по имени не помнила... или же слишком хорошо забывала.

— Пока я не начала, есть ли что-нибудь, что тебя интересует? Всё-таки моя специализация направлена на то, чтобы... скорее, давать "ответы", чем именно гадать, — пояснила волшебница, переводя взгляд на Инугами; казалось, что её настрой разительно отличался от обычного, несколько легкомысленно-игривого — выражение её лица было серьёзным, даже почти холодным и несколько отрешённым.

"Отбросить лишние эмоции..."

... да. Сейчас это было важнее всего, если она хочет получить интересующую её информацию.
— Что бы ты ни хотел узнать, это не выйдет дальше разговора между нами и за пределы этой комнаты. — Кастелл протирала лезвие клинка салфеткой, дабы привести его в порядок, — Желательно, если это что-то важное. Клянусь Стиксом, — приложив ладонь к сердцу (всё-таки, римские жесты, которые Матильда знала, вряд ли современным обществом будут поняты), произнесла женщина так, чтобы в её слова невозможно было не поверить, — каким бы ни был твой вопрос, я буду вопрошать богов бесстрастно, и сообщу только правду, ибо таков мой долг.

Отредактировано Maude Castell (2023-01-19 17:51:46)

Кровь была давним спутником жрицы римских богов; искусство её требовало сосредоточения, поистине железных нервов и титанического терпения — иначе одно неверное прочтение "знаков" может полностью исказить смысл увиденного (поэтому в нужный момент она была способна абстрагироваться, возвращать холодность разуму и спокойствие сердцу) и привести к неправильному толкованию. Её руки никогда не дрожали; возможно, поэтому она никак не могла понять, почему у её подопечного такой странный взгляд — тревогу она ощутила почти что кожей. Правда, вместо попыток успокоить юношу она шикнула на своего фамильяра — кажется, тот обладал достаточной автономной волей, и потому лишь после её осуждающего взгляда он всё же замолк.

На вопрос Тоуги она ответила лишь кивком, подтверждая его слова, а после, пока поместив ритуальный клинок в портупею на бедре (в своё время это показалось удобным: не стесняет движений, а кинжал всегда был под рукой), разворачивается к нему полностью. Сердце её стучит слишком мерно, но сильно, почти отдаваясь в висках; что же так сильно волновало её?
— Я рассказывала тебе о гаруспиках, помнишь? — голос волшебницы звучит чуть приглушённо, пока она вновь осматривает на предмет готовности все необходимые зелья и связки трав. Если в обычной ситуации гаруспику требовалось воздерживаться от еды три дня, доводя своё тело до истощения, очищая тело, то Кастелл выработала не менее эффективный метод, возможно, позаимствованный у греческих пифий. Дым, что застилает сознание, отметает куда-то назад все возможные проблемы, но даёт сосредоточиться, словно ты видишь всё и сразу, — Сегодня дам тебе возможность поучаствовать в наших мистериях.

Раскрывать секреты своего колдовства она не была намерена — так или иначе, за подготовкой стояло множество тонкостей, и потому сразу раскусить, что именно делается для получения "ответов", будет крайне трудно.

И потому, когда его ответ звучит словно бы невпопад для Матильды, та слегка приподнимает бровь. А... кажется, Тоуга не сразу понял, что она от него хотела.

— Богов, кого же ещё. — спокойно уточнила волшебница, — Я в первую очередь жрица богов Древнего Рима, а уже потом практик ведьмовства, — пожала плечами женщина, отводя взгляд в сторону. В ту, куда она уже поместила клетку с жертвенной птицей, вороном. Она слушала дальнейшие рассуждения всё так же бесстрастно, однако желание знать, стоит ли ей опасаться этого мальчишки явно пока что было в ней настолько сильно, что она не могла даже раздражённо вздохнуть. Разум должен быть чист и спокоен, иначе ритуал может пойти не так.

А ещё эти нелепые предположения удостоверили Матильду: сам этот мальчишка либо слишком хорошо знает о своей особенности, либо, напротив, ничего не видит и даже не предполагает. Либо, если даже и не знает саму суть, но слишком привык и может считать обыденным.

— Твой вопрос не обязателен, поскольку ищущей ответов являюсь я. Однако думала, что, быть может, тебя самого что-нибудь беспокоит, — пожала плечами Матильда, жестом предложив усесться на стул, пока она завершает последние приготовления, и решила скоротать время рассказом, — Обычно моих предков спрашивали о будущем, вроде того, насколько будет успешна военная кампания или насколько урожайным будет год... Однажды гаруспик Спуринна сказал Цезарю, что ему следует опасаться мартовских ид, однако диктатор его не послушал. И был заколот... ровно в день мартовских ид. — лишь сейчас она позволила эмоциям показать себя — мрачная усмешка, мгновенно исчезнувшая с её лица, — Ты можешь спросить всё, что угодно, но к ответу следует относиться серьёзно. Боги не любят пренебрежения.

На этом женщина, подойдя к стоявшей в углу клетке, перенесла её на стол, после чего, вскрыв ладонь вынутым из портупеи кинжала, капнула несколько капель крови на пучок трав. Пора начинать ритуал.

Пучок трав уже в её руке, и Матильда, поправив напоследок одежды, встаёт напротив стула, начиная медленно идти по кругу, не сводя взгляда с того, о ком она так жаждала узнать больше, и слова заклятья, читаемого на этрусском языке, лились, словно поток.

— Tular eisna sath. Ta sacni. Ac eisi nerici vacl. Thui srenar tev. Flerchva ratum tur, — произносила Матильда чуть приглушённым, словно грудным голосом, не сводя взгляда с Тоуги. Аккуратно пальцы сжимают травы, — Ikan netsvis alpnu Aplus turuce, — произносит ведьма, обращаясь уже к Аполлону — или Фебу, как он известен в римской традиции, — Vers rachti. — на этих словах пучок трав в её руках вспыхивает, объятый языками пламени, но Мод даже не вздрагивает, как если бы это было нормальным. Это пламя не обжигало, вопреки тому, что можно было ожидать. Дым дурманящих трав казался сладким и вызывал заветные галлюцинации, которые подошли бы в текущей ситуации, — Turms hathrth thui mur tevc srenartn. — она подошла к клетке, взяв в руки трепыхавшуюся, явно ощущающую холодное смрадное дыхание смерти, птицу, — Turms thunz, suth Turms eslz, zich Turms ciz, mini tes, — на этих словах женщина пронзает лезвием кинжала аккурат рядом с вилочковой костью птицы, ведёт жадно вгрызшееся в плоть лезвие вниз, обагряя ладони и белое оперение птицы кровью, что падала рубиновыми каплями прямо на пол. Видимо, колдунья надышалась дурманом, ведь без какой-либо брезгливости, но с покрывшимися румянцем щеками и выдыхающая жаром, она пальцами раздвигает вскрытое брюшко птицы, с хирургической, впрочем, точностью обрезая сосуды и всевозможные каналы, связывавшие печень с другими органами, и осматривала орган в пальцах.

Осматривая орган, Матильда ощутила очень сильную боль в голове — впервые за всё то время, которое она практиковала гадания. На секунду её затуманенным для стороннего наблюдателя глазам предстало довольно любопытное зрелище: тонкие, словно паутина, серебристые ниточки, но так много... и все ведут к неожиданно появившемуся веретену и едва-едва заметной ручной прялке, что она видела в руках своего подопечного. Видела...

На секунду в сердце вспыхнула злость — возможно, из-за того, что изображение это было странным, и то предположительное толкование, которое возникло в её разуме, совершенно не радовало её. Даже показалось, что одна нить, тянущаяся от неё, слегка задрожала, и успокоилась лишь после того, как ведьма сделала несколько тяжёлых, хриплых вдохов, чтобы вернуть себе более равнодушное состояние. Пальцы прошли сквозь призрачные нити, за которые она хотела ухватиться.

С губ её срывается смешок, когда всё ещё затуманенный взгляд вдруг устремляется на мальчишку. Слишком прямой и давящий для того, что был словно бы покрыт поволокой, но пока что она молчала. Разве что, для её ученика это могло быть несколько недобрым знаком.

Все вопросы она оставила без ответа, начав свой беспощадный, кровавый ритуал; то, как кипит злоба внутри, как хочется сорваться на обезумевший смех — она это топит безжалостно там, внутри, в чёрных глубинах собственного сердца, сочившегося гнильём и грехом. Вопросы, вопросы, им всё нет конца — разум волшебницы явно был не здесь, пребывая в том, что обычно людям не дано увидеть, а нередко и вовсе понять. Обычно, предсказывая, Кастелл не объясняла путь, сразу выводя итог. Ворон — и божий посланник, и вестник неудач; спутник Солнца и Смерти, забавное сочетание — не потому ли выбор пал в жертве именно на эту птицу, чтобы послужить мостом между этой реальностью и тем, что находилось за её пределами?

Разум её поглотила вспышка, похожая на то, как зарождалась Вселенная. Дурно. Ей казалось, что голова и глаза сейчас разорвутся на части — и Матильда вонзается ногтями в свою кожу, не щадя свои руки, которые она так лелеяла. Крупная дрожь, губы кусает так, что те начинают кровоточить; во рту же — стойкий привкус железа, и из уголка её губ показалась капля крови, тут же начавшая течь вниз, к подбородку, оставляя за собой ало-красную дорожку, казавшуюся в полутьме чёрной. Даже белки её глаз налились кровью, словно воздуха не хватало, словно душили грубо, отнимая оставшийся кислород.

Она прекрасно понимала, что посмела увидеть. И за это же она поплатилась.

Магические цепи почти что ревели, сияя бирюзовым свечением — узор покрывал практически всё её тело, — и жгли всё внутри так так, словно расплавленный свинец растекался по венам, под кожей, наполняя тело ужасной болью; она идёт ближе к своему подопечному, что сейчас, ещё сидя на стуле, задавал ей вопросы — слишком много-много-много, а голова взрывалась от потоков информации, походя на бочку с порохом. Шаг её был неровным, словно женщина была очень пьяна, а после останавливается у стула, резко опускаясь вниз.

А кровь при каждом её слове исторгалась изо рта вместе с её грубыми, зло произносимыми словами.

— Много болтаешь. — женщина наклонилась низко, к самому уху, говорит хрипло и приглушённо — а тело так и пышет жаром, как если бы у неё была высокая температура. Ещё немного — и она сгорит во всех смыслах, рассыпется в горсточку пепла подобно сухому полену для розжига. Её слова кажутся грубыми, но ухмылка и взгляд, что теперь появились на её лице, должно быть, выглядели жуткими при настолько скудном освещении — источником света были лишь свечи, чей огонь, казалось, горел сейчас слишком уж ярко... как и сама атмосфера в комнате начинала казаться удушающей и словно бы давящей. Она не понимала, что делала. Казалось, словно все эмоции вмиг стали столь острыми, сильными и яркими, что их невозможно было описать словами. Такого спектра всего и сразу жрица римских богов не ощущала ещё ни разу за всю свою жизнь; в душе клокотали ярость, ненависть, счастье, азарт, много-много-много всего такого, что было непросто истолковать.

Однако это был не конец. Следующий жест — она видит, как к ней оборачивается слишком уж знакомое лицо. "Не кричи", — так и читалось в этом жесте; пальцы окровавлены, как и такие незнакомые, чужие глаза на слишком уж знакомом лице. Настолько знакомом, что это видение накладывается на реальность, смешиваясь во что-то совершенно безумное; и пальцы её сжимаются на горле, когда она наклоняется вновь. Ниже. Говоря почти в самые губы жарко, словно желала признаться в опаляющей, безумной страсти, и в обжигающей, заставляющей забывать о здравом смысле ненависти.

— Неужто ты хочешь убить и меня...

Хриплый, полубезумный смех срывается с окрасившихся в кроваво-гранатовый цвет губ вместе с кровью, которую женщина словно не замечала. Пальцы, казалось, горели, а температура явно близка к критической — но она настолько погрузилась в то, о чём просила дать ответы богов, что, возможно, выйти из этого состояния она теперь могла бы лишь с чужой помощью.

— ... так же, как убил и их?

Судя по взгляду — она знала что-то... или увидела то, что скрывало под пологом истории, занесённое пылью времени и нежеланных воспоминаний. Мод же — резала по самому сердцу без наркоза уверенною рукою, ведь знала — знала, как надавить побольнее. Даже когда она опускается ниже, коленом находя опору между ног своего подопечного, заставляя его почти силой раздвинуть их в стороны — Кастелл проводит по его лицу кончиками пальцев, оставляя алые разводы от неаккуратно попавших ему на лицо капель крови, смотря золотыми, словно взгляд самого Дьявола, глазами ему в глаза, словно в душу желала взглянуть. Возможно, её слова звучат, словно жуткий бред, а может, она слишком превратно истолковала то, что узрела своими глазами.

— Похорони же меня под плинтусом, никто даже не узнает... давай же, ведь я знаю, что ты на это способен. Связать по рукам и ногам, задушить, не дать вырваться ни единому слову. Тебе же придётся по нраву, не так ли?

Отредактировано Maude Castell (2023-02-14 11:24:29)

Это было похоже на падение в чёрную, бесконечную бездну; пальцы, казалось, рассекают лишь густое, но бесплотное пространство, а агонический крик заглушён, словно лёгкие вдруг наполнились водой, не давая произнести и звука. Но где-то там, в реальности, слова её звучали чуждо ей самой, настолько, что Матильде казалось, будто говорила и вовсе не она, что тело не принадлежало ей. Или же её эмоции, собравшись в единый запутанный клубок, нити которого змеились, переплетались меж собой, путались и сбивались в колтуны, превратились во что-то совершенно ей не понятное.

— Не строй из себя... идиота, — жар её дыхания кажется обжигающим, слова даются с трудом — она явно чувствовала себя отвратительно; так, словно внутренности постепенно таяли, превращаясь в единую массу, словно кипя при этом. Казалось, она совершенно не слышала слов Тоуги, не желала слышать, ведь она говорила не с ним — а с тем, что смотрел на неё красными глазами, — Даже глаза у тебя красные, словно вся та кровь, что ты пролил... ха-ха, в убийстве ведь нет ничего сложного! Давай! — не сдерживается на сей раз — смеётся от души, словно то была крайне удачная шутка, не иначе (а может, утратила остатки разума, совершенно себя не контролируя). Даже взгляд её, цветом словно жидкое золото, казался сумасшедшим.

"Горю..."
... и сожгу всё дотла.

В ушах стучит кровь настолько громко, что казалось, будто она упрямо игнорировала слова своего подопечного — видения захватили её слишком сильно, она словно тонула в горячей, как кровь Земли — магма, — бездне, беспомощно цепляясь в попытках вырваться. Глубже... невозможно дышать. Даже сейчас она почти выдыхает пар, кожа краснеет, а кровь всё не перестаёт выделяться изо рта, окрашивая ею подбородок, губы, часть шеи. Тело почти бьёт судорога, но тут она зло скалится и рычит, словно взбешённая собака.

Зёрна кофе. Чужеродная магия. Делать подобное в чужом храме, пред чужими богами?

Мастерская волшебника — всё равно, что отдельный мир, со своими правилами и законами. И казалось, что даже воздух в комнате задрожал, сопротивляясь чуждому ей колдовству вместе с хозяйкой больше инстинктивно, чем осознанно. Однако всё происходит, словно в замедленной съёмке, а происходящее воспринимается фрагментарно.
— Ах! — только и успевает она воскликнуть прежде, чем её хватают за голову по обе стороны. Само ли заклинание — вряд ли, ведь оно явно уступало в древности чарам древних этрусков, — или же настолько было могущественно то, что она увидела, начав этот ритуал... но Матильда от этого удара ощутила, что бремя её тела, этот нескончаемый ночной кошмар будто наконец прекратился.

Ноги подкашиваются, мгновенно ощутив слабость. Голова кружится, а перед глазами всё плывёт. Но магические цепи гаснут, как и её Мистические глаза, наконец, прекратив свою работу. Матильда падает на колени, кашляя — красные густые капли всё ещё орошают пол, и потребуется время, чтобы залечить внутренние повреждения. Либо...

Волшебница переводит утомлённый, измученный взгляд на своего ученика, бледная, словно выбеленное извёсткой полотно, тяжело дышит, и кивает.
— Спа... сибо... — прохрипела она в полголоса, крупно дрожа. Всё тело уже не горит, но эта боль по-прежнему была здесь, с ней, почти сводя с ума. А после, словно всё ещё в помутнении рассудка, она на дрожащих конечностях подбирается ближе, хрипло усмехаясь, и наклоняясь ниже, — Довольно грубо... называть чужие чары... бредом, — с явной тяжестью в голосе проговорила ведьма, но после, собрав последнюю оставшуюся силу воли в кулак, вдруг прижимает руки своего подопечного к полу, нависая над ним — и не давая таким образом сбежать. Хотя её физическое состояние явно не было бы для неё помехой, — Впервые встречаю обладателя раскрытого Происхождения лично. И пока ты мне не расскажешь, — в довесок вновь Матильда раздвигает его ноги коленом, выглядя достаточно уверенной в своих словах даже при учёте текущего состояния, — никуда тебя не выпущу, так и знай.

Слишком быстрая магия смогла побороть одержимость видениями прошлого и будущего, даже не успев среагировать — однако Матильда, кажется, была зла. Зла, что так сильно утонула в собственных видениях, похожих на долгий и очень мучительный сон; зла, что разум разрывало на части. А ещё тело болело, словно его щедро окатили кипятком, и эта слабость в мышцах казались ей отвратительно жалкими — эта женщина не привыкла бывать в состоянии беспомощности или потакать своим собственным слабостям. И пусть даже её подопечный попробовал вырваться из хватки дрожащих, ослабевших рук, у неё всё ещё были Мистические глаза — пусть даже метод более действенный, но не хотелось пока что тратить на это силы.

— Я увидела то, что нельзя было видеть, — отвечает Матильда, — В худшем случае я могла бы сойти с ума или погибнуть: то, что находится за гранью понимания — это путь в один конец, Тоуга, ведь те, кто прикоснулся к Корню всего сущего, обратно не возвращаются... Я вовремя успела отвести взгляд.
Древние предсказатели частенько говорили загадками — те же греческие пифии подчас давали крайне размытые предсказания, и сейчас Мод никак не могла собраться с мыслями и объяснить всё, что она смогла увидеть. Мысли казались похожими на клубок, с которым поигралась озорная кошка, и который распутать было крайне тяжело.

— Ты плохо слушал мои лекции, — хрипло, недобро усмехается волшебница; хотя, кажется, о Происхождении — или, как его ещё называют, "Истоке", — она не говорила достаточно подробно, — Его можно назвать жизненным инстинктом или судьбой — различные взгляды по-разному определяют вектор движения личности, — произносит Матильда, и голос её дрожал и сипел, словно она была простужена. И потому колдунья чуть опускает голову: ей хотелось собраться с мыслями. Хотелось разложить по полочкам в своей голове всё, что ей удалось узнать, — И во время ритуала я увидела в твоих руках полупрозрачную прялку и веретено. И множество нитей, что тянулись от тебя ко мне, к другим... и несколько из них были истёртыми, порванными, либо окрашенными в кровавый- — хотела было выложить всё как на духу колдунья, но она, придерживая рукой запястья Тоуги прижатыми к полу, второй прикрыла рот, чтобы с кровавым кашлем не испачкать юношу.

— Рассказать? — хрипло смеётся колдунья в окровавленную ладонь, словно услышала сейчас нечто нелепое, и тут же инстинктивно двинула ногой немного вперёд, полностью теперь разместив её меж бёдер своего подопечного. Если это поможет развязать ему язык — пусть так, — Не увиливай от разговора. Почему у тебя были красные глаза? Почему ты приложил палец к губам с такой улыбкой и взглядом, будто прямо сейчас растерзаешь меня, разорвёшь на куски? — и касается ладонью его щеки, оставляя кровавые разводы. И наклоняется так дразняще к его губам, обжигая их всё ещё горячим дыханием. Она не знала, что ощущала сейчас — желание прильнуть к губам, чтобы восстановить магическую энергию грубым, властным поцелуем, не терпящим отказа, или собственными руками выдавить из него жизнь.

На такие наивные слова — "осмотреть", "в порядке", "помочь", — женщина лишь жутко улыбнулась, словно никуда не делась та дьявольская её сторона, жадная, полная жестокости, порока и всего самого мрачного и тёмного, что только могло бы быть. Та она, которая всегда пряталась за добродушием и улыбкой, и та она, что обнажалась после бурной ночи, вонзавшая в чужое тело лезвие ножа, смеявшаяся от одного лишь ужаса в их глазах.

Возможно, поэтому она ловит его за подбородок. Поэтому её рука смыкает свою хватку уже увереннее. И поэтому кусает его шею, не сдерживаясь, и слизывает проступившие капельки крови жадно, словно то была чистая вода для умирающего от жажды, оставляет всё новые и новые грубые укусы — а может, желала напомнить о той ночи ради собственного увеселения?
Наконец, оторвавшись от попыток вот так, по крупицам, восстановить собственную магическую энергию и стабилизировать свой организм, женщина смотрит ему в глаза, слизнув оставшиеся на её губах капельки уже чужой крови. И голос её, сопровождённый хищной усмешкой, звучит вновь сипло и слегка приглушённо; рука, что держала запястья достаточно цепко, немного переместилась в сторону, немного освобождая от хватки.

— Оттолкни меня и беги, пока не поздно. Потому что сейчас я... едва держу себя в руках.

Отредактировано Maude Castell (2023-02-20 16:12:12)

Мозг казался подобным игольнице — боль от каждого звука пронзала разум, отдаваясь неприятным импульсом, застревала в сером веществе, вызывая желание закрыть уши ладонями, похолодевшими и побледневшими; холоден был разум волшебницы, холодно было сердце, всего несколько минут назад едва не сгоревшее — неважно, метафорически или буквально, — холодны бледные тонкие пальцы, напоминая собой прикосновение не живого — но самой смерти; бледные губы искажены и слегка скривлены, на лице же застыла эмоция, смешавшая в себе не то желание жестоко рассмеяться, издеваясь, не то громко, навзрыд, расплакаться. А может, и вовсе это был гнев, судя по лихорадочно сверкающим синим глазам?

— Неужто ты думаешь, — вещает колдунья, и голос её снижается на полутон; но слишком уж явственно ощущается в нём раздражение, словно услышанное было для неё оскорбительно — что звонкая пощёчина, — что я была легкомысленна? Как смеешь ты меня корить?! — почти задыхаясь от гнева, произносит женщина, но дальнейшая яростная тирада завершается громким, булькающим кашлем. Напрягать связки чертовски больно, но казалось, что языческую жрицу это не заботило вовсе; важнее были лишь эти чувства, клокотавшие внутри настолько, что даже боль отходила на второй план. Разве так важен недостаток магической энергии, в сравнении с неосторожными словами, так и лившимися из уст ничего не смыслящего в её искусстве мальчишки?

Старая чародейка слишком уж ярко ощущала беспокойство (отчего же, если пострадавшая здесь она?) вперемешку с обидой и злостью; как если бы это она была на его месте, она пыталась достучаться до глухого к мольбам глупца... но эти чувства мгновенно отбрасываются, как чуждые, ведь после всего увиденного уже было ясно: кому они в действительности принадлежали.

Но лишь одни слова заставляют её на секунду замереть. Со стороны могло бы показаться, что женщина вдруг опешила, а повторяла его слова, точно эхо, вторя тем, что особенно сильно ранили и гордость мага, и чувства искренне верующей в своих богов.

— Чёртовы... — голос срывается в хрип, — покровители?

Достаточно мгновения, чтобы её ещё ослабленная рука сжалась в кулак. Чтобы по магическим цепям пронеслась магическая энергия, а Матильда, не имевшая опыта в драках (ведь это не нужно, когда есть взгляд сияющих демоническим златом глаз), уже устремила сжатую в кулак ладонь в лицо молодому человеку. Возможно, ему сыграет на руку несуразность движений женщины, а может — её физическое состояние, но выразить гнев настолько неизящно, должно быть, и вовсе противоречит её натуре.

— За такие богохульные речи я отрежу тебе язык и скормлю тебе же! — уже не сдерживая чистую, неразбавленную ярость, Матильда кричит, срываясь в хрип; сейчас ей было абсолютно неважно, какова будет реакция Тоуги, ни то, что и ответный удар не будет неожиданностью. И даже то, что он искренне старается ей помочь, ничуть не усмиряет гнева — напротив, лишь приближает вспышку неконтролируемой ярости, — Даже не думай, что я дам тебе поблажку лишь потому, что ты — мой ученик, уяснил?!

Сердце бешено бьётся. Перестаралась, выражая злость? Или, быть может, все эмоции смешались в непонятный ей ком, наслаиваясь, окрашивая всё друг другом, и вместе с тем — вызывая у Мод такое острое желание вырвать своё собственное сердце из груди? Чтобы оно замолкло. Чтобы больше ничто не посмело поколебать её, отвести от роли наблюдателя за человеческой судьбой, ведь таково было предназначение этрусских жрецов, потомком которых она являлась. И потому сейчас она усмехается, стоит заметить этот странный алый отблеск — почти как тот, что она увидела, с той лишь разницей, что продержался он доли секунды. Уже это заставляет ведьму расхохотаться, словно она утратила последние остатки разума.

— И кому ты пытаешься солгать? Я верю лишь тому, свидетелем чего сама являюсь, — чародейка недовольно цыкнула, не желая поддаваться ни одной попытке осмотреть её. Лишь кровь, что коснулась её губ, которую женщина аккуратно слизнула кончиком языка, дала немного сил — неудивителен в таком случае становился древний обычай пить кровь своего врага у, например, скандинавов. Но её мысли, жажду прерывает дерзкая речь её подопечного, и Мод усмехается в ответ. Хрипло и слегка приглушённо. Сомневается в ней? Её лицо украшает угрожающая улыбка, — Ты когда-нибудь видел работу органов со стороны? — и уже этого должно было быть достаточно, чтобы понять её намерения, помимо довольно говорящего прикосновения — пальцем от середины груди к солнечному сплетению, имитируя движения хирурга, делающего вскрытие брюшной полости.

Вот только дальше... что же, такого не ожидала даже она, в особенности, когда её так грубо, почти силой держат за руку, наматывают галстук на ладонь, лишь бы не дать отстраниться. И поцелуй — от него не веяло ожидаемой нежностью или, тем паче, страстью и желанием; словно это было лишь необходимое лекарство. Взгляд чародейки по его окончанию мрачен, пусть даже этой небольшой "процедуры" хватило, чтобы немного смирить её раздражительную слабость (или во всём виновата неожиданность?).

— Верёвка в верхнем ящике моей прикроватной тумбочки, — пусть даже Кастелл и говорила холодно, однако не поддеть своего подопечного она не могла. Волшебница чуть подаётся вперёд, пользуясь тем, что Инугами держит её за галстук, да ещё и отводя взгляд, и это лишь усиливает в женщине желание по-настоящему поиздеваться, — Вот только твой способ мне больше пришёлся по вкусу~ — и, подаваясь вперёд, уже Матильда ладонью придерживает лицо юного волшебника, сначала немного дразняще целуя его нижнюю губу, а после — этот жест становится неожиданно глубоким, даже слишком интимным после всего, что им довелось друг другу сказать и выразить. Словно вся злость вдруг решила вылиться в этот агрессивный поцелуй, выраженная в покусывании губ мальчишки или попытками протиснуться языком между зубов.

Или же ей слишком уж не нравилось, как он заострял внимание на её состоянии?